«Достижения и cовременные проблемы физики высоких энергий»

Достижения и cовременные проблемы физики высоких энергий

А. Н. Скринский (директор Института ядерной физики СО РАН)
13 апреля 2001 г.

Институт ядерной физики и Новосибирский государственный университет (точнее Физический факультет НГУ), и также в значительной степени НЭТИ (НГТУ), связаны друг с другом очень тесно всю свою жизнь. Основное число физиков и инженеров-разработчиков Института — они из этих двух учебных заведений. У нас есть несколько кафедр, которые базируются в нашем Институте, есть немало сотрудников, которые преподают в университете — и читают спецкурсы, и на младших курсах, и в практикумах.
Я сначала расскажу об Институте, об основных наших направлениях.

Основное направление, которым мы занимаемся со дня создания нашей организации (а «нам» 40 лет), — это физика элементарных частиц (или физика высоких энергий) и немножко физика ядра. Это область наших фундаментальных исследований. Термоядерные исследования мы тоже относим к фундаментальным, хотя они имеют конкретную цель, и по сравнению с физикой элементарных частиц это, конечно, сугубо прикладная область. Но практически там ещё много вопросов, которые подлежат физическому осмыслению и разработке физической, а не инженерной. Тем не менее примерно половина суммарных усилий нашего института — это работы в области ФЭЧ.
Конечно, надо понимать, что физика делается не в одном институте или нескольких институтах — это общемировой процесс, и для нас принимать участие в этих исследованиях наиболее глубоких законов природы — цель жизни, основной интерес и так далее. Попутно, из-за того, что мы работаем на переднем фронте человеческого знания, мы (то-есть ФЭЧ и ФВЭ) сталкиваемся с принципиально новыми задачами разного характера, с ещё неизученными физическими явлениями, появляются принципиально новые приложения. И «попутные приложения» — это важная часть наших забот, важный источник финансирования наших фундаментальных исследований, дающий нам возможность заниматься «высокой наукой» и получать от этого удовольствие.
Если вы попробуете взглянуть на сегодняшний день глазами человека из 30—40-летнего далека, то вы совершенно не узнаете нашу область. Из разрозненных и выглядящих совершенно случайными и не связанными между собой фундаментальных взаимодействий (электромагнитного, слабого и сильного) появилась сегодня уже очень зрелая так называемая стандартная модель, которая в каких-то своих частях даёт уже очень глубокую и очень точную картину строения материи (в области сильных взаимодействий это, конечно не так и это связано уже не с недостатком фундаментального знания, фундаментальных уравнений, а с неумением эти уравнения решать; поэтому такой точности ещё нет). Хотя, конечно, до ощущения, что мы вот уже понимаем, как устроен мир, — до этого ещё далеко.
При этом я хотел бы подчеркнуть, что физические процессы, которые мы изучаем при сверхмалых расстояниях и сверхвысоких энергиях, это одновременно процессы, проявляющиеся в Мегамире, ответственные за формирование Вселенной и т. д.
К настоящему времени можно сказать, что уже установлено, что всё разнообразие элементарных частиц (или того, что раньше называлось элементарными частицами) состоит из фундаментальных частиц, из трёх поколений частиц, связанных между собой силами. Эти частицы — все фермионы, все имеют спин 1/2 и имеют свои античастицы, и связаны силами, представленными частицами со спином 1. Сюда входят фотон, W и Z-бозоны, осуществляющие электрослабое взаимодействие, и глюоны, осуществляющие сильное взаимодействие.

Сейчас непосредственно, текущая острая (в масштабах 10 лет) задача — это обнаружить частицу или систему частиц со спином 0 (по сегодняшним понятиям) — так называемый Хиггс-бозон, взаимодействием с которым определяется масса любой фундаментальной частицы
Но чтобы не было ощущения, что физика уже кончилась, что осталось уточнить силы связи между частицами, и всё будет закончено, можно сказать, что сегодня свободных параметров в стандартной модели ещё около 25—27, то-есть это, ещё, конечно, не настоящая теория, которая из малого числа законченных предположений может построить мир. До этого ещё очень далеко.
Наша область науки связана с высокими энергиями частиц, а высокие энергии связаны с большими масштабами большинства продуктивных установок и экспериментов, которые дают основную часть фундаментальных знаний в ФЭЧ. Это означает огромный масштаб ускорителей, детекторов, огромные потоки подлежащей обработке информации. При этом эти информационные потоки уже не ограничиваются внутрилабораторными, внутриустановочными потоками. Сейчас всё в большей мере они приобретают глобальный характер в том смысле, что эксперименты ведутся в одном месте, обрабатываются во многих других местах и даже уже ставится вопрос о том, что установки следующего поколения будут находиться в каких-то конкретных местах, а управлять ими, получать, хранить и обрабатывать информацию с них будут совершенно распределённо в мире — в тех местах, где это рационально.
Наша область науки связана с высокими энергиями частиц, а высокие энергии связаны с большими масштабами большинства продуктивных установок и экспериментов, которые дают основную часть фундаментальных знаний в ФЭЧ. Это означает огромный масштаб ускорителей, детекторов, огромные потоки подлежащей обработке информации. При этом эти информационные потоки уже не ограничиваются внутрилабораторными, внутриустановочными потоками. Сейчас всё в большей мере они приобретают глобальный характер в том смысле, что эксперименты ведутся в одном месте, обрабатываются во многих других местах и даже уже ставится вопрос о том, что установки следующего поколения будут находиться в каких-то конкретных местах, а управлять ими, получать, хранить и обрабатывать информацию с них будут совершенно распределённо в мире — в тех местах, где это рационально.
И ещё один пункт, который я уже подчеркивал — это широкое и многообразное международное сотрудничество. Это совершенно необходимо, необходимо не из идеологических, политических соображений, а из совершенно практических. То есть быстрее и полнее продвигается тот, кто привлечёт научно-технические силы из любой точки земного шара, которые наилучшим образом подходят для решения данной задачи — независимо от географии, политической ориентации и прочих таких моментов.
Научная жизнь в России сейчас очень затруднена. Особенно это касается в длительном плане фундаментальной науки, и, особенно «большой» науки. Той, что связана с масштабными проектами, установками, крупными коллективами и прочее. (Практически, это, вообще говоря, не совсем правда, что самое плохое положение в фундаментальной области. В среднем это правда. Но большинство прикладных институтов живут сейчас в общем-то хуже, чем лучшие из институтов, занятых фундаментальной наукой.) Здесь есть некоторые моменты, которые всем хорошо известны. Это низкий уровень государственной поддержки. Отсюда множество человеческих проблем. Затруднения не только строить, создавать, начинать новые проекты, но и уже даже те установки, которые построены и на сегодняшний день остаются хорошими, достаточно передовыми — на их эксплуатацию денег уже не хватает. Хорошая сторона — то, что это приводит к ещё большей необходимости международного сотрудничества, которое опять даёт и плюсы, и минусы — мы ещё будем об этом говорить. Я уже сказал об общих проблемах, которые характерны для фундаментальной науки в России. Но в некоторых редких случаях тем не менее не только работают те установки, которые остались передовыми в мире на сегодняшний день, но и развиваются новые проекты. ИЯФ в этом смысле такой редкий случай.
Как вы, наверное, знаете, мы были пионерами встречных пучков. Сегодня метод встречных пучков стал основным методом в ФЭЧ, основным поставщиком фундаментальной информации. Первые две такие установки заработали в Стэндфорде и в Новосибирске (ВЭП-1). Заработали они на эксперимент в 1965 и проработали 3 года. ВЭП-1 — это был электрон-электронный коллайдер, который позволил провести проверку справедливости закона Кулона на малых расстояниях; но главное — было показано, что можно вести эксперимент на встречных пучках. Это то, что вызывало максимум подозрений в то время у всех, даже у «продвинутых» физиков, у молодых и, тем более у немолодых.

Но гораздо более богатые возможности для физики элементарных частиц открылись бы с переходом на столкновения электронов и позитронов — т. е. частиц и античастиц. И мы начали разработку такого комплекса на энергию до 1,4 ГэВ (суммарную) в 1959 году — задолго до того, как начал работать ВЭП-1. И это несмотря на то, что уж в такой успех не верил почти ни один физик. Тем не менее, первые в мире эксперименты по изучению процессов, происходящих при аннигиляции электронов и позитронов, начались в Новосибирске на установке ВЭПП-2 в 1967 году.

В дальнейшем эта установка была заменена на установку с той же энергией (1,4 ГэВ в системе центра масс). Это установка ВЭПП-2М, которая проработала для нас исключительно рекордное время — 25 лет (с 1974 г). при этом, конечно, много раз некоторые элементы менялись, развивались детекторы, и она была основным мировым поставщиком фундаментальной информации в своей области — потому, что она была абсолютным лидером по светимости, то есть по производительности, причём не на 20%, а в 100 раз по сравнению с ВЭПП-2. При этой малой энергии ни одна другая установка не могла работать эффективно. Приведём пример результатов, которые получены на ней. В частности, сечение рождения пар пионов, троек пионов, с характерными, непонятными пиками, изучены очень сложные и интересные процессы. Одна вещь, которая сегодня оказалась остро востребованной — это некоторый интеграл по этой области от полного сечения аннигиляции в адроны, который прямо входит в то, что называется аномальной частью гиромагнитного отношения мюона, которая только что измерена с очень высокой точностью в Брукхевене в США; и без этих данных, без такой точности, до которой нам удалось дойти, никаких выводов из этих великолепных мюонных экспериментов сделать было бы невозможно. Адронная часть в некотором смысле тривиальна, а вот неадронная часть (электрослабая, а за ней — новая физика) — все они говорят о том, что всё это объясняется отклонениями от предсказаний вместе со всеми нашими поправками. Такое отклонение было бы прямым указанием на существование суперсимметричных частиц, но это уже дело будущего — разбираться.

Сейчас ВЭПП-2М демонтирован. Мы решили заменить ВЭПП-2М новым коллайдером на несколько большую энергию. В области энергий 1,4 — 2 ГэВ существует плохо изученное «окно», которое наука «проскочила», и сейчас мы строим новый накопитель ВЭПП-2000 на том же месте, где стоял ВЭПП-2М, немного больший по диаметру. Повышение энергии вместе с модернизацией детекторов даст нам при сравнительно малых вкладываемых средствах вполне интересные новые — в мировом плане — возможности.
Другой наш накопитель — давно существующий и теперь полностью реконструированный большой, гораздо больший (периметр 350 м) накопитель ВЭПП-4М с детектором КЕДР. Я не могу не вспомнить целый ряд очень интересных экспериментов, которые были выполнены на наших накопителях (в основном, на ВЭПП-4 до его вынужденной модернизации): в ИЯФ был предложен и развит метод резонансной деполяризации, который позволил измерять массы элементарных частиц с очень высокой точностью. Рекордный выигрыш для U-мезона (частицы массой 10 ГэВ/с2) — точность измерения 100 кэВ/с2! Это в 100 раз выше, чем та точность, которая достигалась на других установках другими методами.

Сейчас на ВЭПП-4М поставлен совершенно новый детектор КЕДР. Это уже для нас очень крупная установка. В частности, это рекордная в мире установка по масштабу жидко-криптонового электромагнитного калориметра — это около 30 тонн жидкого криптона. Это всё работает, там начались эксперименты, вы вполне ещё успеваете к самому интересному — для тех, кто захочет этим заниматься. Особенностью ВЭПП-4М является то, что можно мерить оставшиеся после взаимодействия электроны и позитроны, т. е. не только аннигиляционный канал изучать, а смотреть канал, когда остаются и электроны и позитроны, но с отклонённой энергией, и с отклонённым направлением движения. Спектрометры, которые делались для электронов и позитронов, остающихся после реакции, дают возможность заниматься так называемой двухфотонной физикой с разрешением по массе двухфотонного события 10 Мэв и ниже. Это много раз уже делалось, много таких экспериментов поставлено, но качество того, что получается здесь, на порядок лучше того, что было возможно до сих пор, и это фактически открывает новое окно на адронную спектроскопию, на те проблемы, которые связаны с квантовой хромодинамикой, открывает новое электромагнитное окно как в аннигиляционном канале, но двухфотонное, то есть с квантовыми числами, характерными не для одного фотона, а для двух. Поэтому этот новый класс частиц может изучаться в такой постановке, это очень интересный эксперимент.
Сейчас в ИЯФ создаётся — в чрезвычайно сложных условиях, практически без государственной поддержки — новый комплекс ВЭПП-5 с электрон-позитронными встречными пучками на полную энергию до 5 ГэВ (так называемая Чарм/Тау-фабрика), который (при успехе!) будет обладать уникальными на ближайшие 10 лет возможностями: светимость — до 10³⁴см²сек^-1 (на три с лишним порядка выше, чем лучшая существующая в этой области энергий); продольная поляризация в месте встречи и очень высокая монохроматичность при хорошей светимости. Ни продольная поляризация, ни улучшенная монохроматичность не предусмотрены в других проектных предложениях.

Для инжекции в будущий набор накопителей Института нам нужно иметь очень интенсивные и хорошего качества сгустки электронов и позитронов. Комплекс ВЭПП-5 включает в себя новый инжекционный комплекс, который позволит и существенно улучшить возможности двух-фотонной физики на ВЭПП-4М, и получить высокую светимость на Чарм/Тау-фабрике.
А что касается Фи- фабрики — мы ещё посмотрим, стоит ли нам этим заниматься. Т. е. место для неё построено, а сам проект заморожен. Фи фабрика — это коллайдер с высокой светимостью в районе Фи-мезонного резонанса; её светимость могла бы превысить на несколько порядков полученную на ВЭПП-2М при этой энергии. Решим ли мы продолжать этот проект — зависит от результатов работающей Фи-фабрики во Фраскати. Но пока светимость фабрики во Фраскати едва превзошла ( в 2 раза) светимость ВЭПП-2М; хотя там очень хороший детектор.
К сожалению, инжекционный комплекс мы делаем очень медленно. По контрактам мы делаем крупные вещи и гораздо быстрее, чем этот инжекционный комплекс, средства на создание которого мы и должны зарабатывать за счёт контрактов.
Кроме электрон-позитронных коллайдеров на основе накопителей очень много сил и изобретательности было нами вложено в разработку линейных коллайдеров. Дело в том, что синхротронное излучение, оказавшееся столь полезным при реализации электрон-электронных и электрон-позитронных экспериментов (потому что позволило накапливать и сжимать пучки в накопителях) при повышении энергии до 100 ГэВ и выше, катастрофически растёт и не позволяет проводить эксперименты при столь высоких — и таких интересных и важных — энергиях. Начиная с 60-х годов концептуально и технологически в ИЯФ было сделано очень много, но такие гигантские проекты могут реализовываться только при полном финансировании государства, что в России сейчас абсолютно невозможно. Теперь мы участвуем (в скромных масштабах) в общемировых усилиях по развитию направления электрон-позитронных, фотон-фотонных и фотон-электронных линейных коллайдеров с энергией вплоть до 1000 ГэВ (до 1 ТэВ).
Мы много (и, можно сказать, успешно) занимались развитием и осознанием необходимости мюонных коллайдеров и поиском возможностей — физических и технологических — их создания. Сегодня этим занимаются уже в десятках лабораторий. Естественная для мюонных коллайдеров область энергий, где они дадут принципиально дополнительную информацию для физики элементарных частиц, — это область в несколько ТэВ, о которой пока можно только мечтать
Как вы уже, я думаю, давно поняли, мы тесно сотрудничаем с большинством ведущих лабораторий в мире, которые занимаются физикой элементарных частиц. Они при этом приобретают наши возможности (разработческие, изобретательские и производственные). А нам это, кроме научного или технологического интереса, приносит дополнительное финансирование.
Самое крупномасштабное взаимодействие у нас сейчас с Европейской организацией по физике высоких энергий (ЦЕРН) по проекту Большого Адронного Коллайдера (LHC). Это самый большой проект в мире на данный момент (периметр 30 км!). Мы для этого проекта выполняем работы примерно на 100 млн швейцарских франков с симметричным финансированием от ЦЕРН и от России. Это, например, магнито-вакуумные каналы, которые переводят протоны из синхротрона в накопительные кольца коллайдера (общая длина 5,5 км! общий вес поставляемого нами оборудования 4000 тонн! доставка грузовыми машинами на расстояние в 5000 км!). Первые магниты были поставлены в 1999 г. А летом этого (2001) года поставка будет закончена. (Примечание: последние элементы каналов прибыли в ЦЕРН в июне 2001 года.)
Электронному охлаждению следовало бы посвятить отдельный рассказ. Это одно из направлений, где мы сегодня являемся абсолютными законодателями, разработчиками и поставщиками этого оборудования.
Один из примеров — «электронный холодильник» для тяжёло-ионного накопителя в Дармштадте, основном центре Германии по тяжёлым ионам.
Осуществляется проект нового ускорительного комплекса в Ланчжоу (Китай); для двух ионных колец (на 70 МэВ/нуклон и 600 МэВ/нуклон) у нас будут сделаны два «холодильника», соответственно, на 35 кэВ и 300 кэВ.
Пока мы работаем в области прямых напряжений до 1 МэВ, 1,5 МэВ (может быть до нескольких МэВ), можно работать в режиме непрерывного ускорения электронов и последующей рекуперации их энергии. Когда требуются электроны, скажем, 50 МэВ для охлаждения тяжёлых ионов на энергии встречи в Брукхевенском тяжело-ионном коллайдере с энергией 100 ГэВ/нуклон для многократного повышения светимости, то нужно переходить от электронных ускорителей прямого действия к высокочастотным линейным ускорителям, также с рекуперацией энергии.
Ещё не решено строить, но всем очень хочется — линейный коллайдер, в котором мы тоже, возможно, будем принимать участие. Это в районе Гамбурга, два линейных ускорителя полной длиной 30—40 км стреляющих навстречу друг другу. Есть конкурирующие проекты, но ни один проект ещё не принят.
Кроме того, мы участвуем во многих других международных проектах, связанных с источниками синхротронного излучения, с поставкой и разработкой ускорителей для технологического применения и т. д.
А теперь о вещах, которые непосредственно связаны с взаимодействиями ИЯФ — Физфак НГУ и Физтех НГТУ.
Вопрос Диканского: Потеряются ли студенты в море людей, остаётся ли возможность для индивидуального творчества?
Ответ Скринского: Вопрос очень важный. Такое, конечно, возможно, но определённо можно сказать, что действительно сильный человек никуда не потеряется. Случаев, чтобы терялись сильные люди, чтобы они не были замечены, имея возможность защищаться, смотреться на международной арене и т. д., я думаю, у нас наверное, не было. Здесь словами не убедишь, можно убедить историей, прямым вашим знакомством с лабораториями, с работами, с людьми, которые работают в наших лабораториях. Ответы, наверное, у разных людей будут несколько отличаться по своему уровню оптимизма, пессимизма и т. д. Но вопрос существует — важный, но разрешимый.
Вопрос студентов: Как долго выпускник-магистрант делает диссертацию?
Ответ Скринского: Раньше этот вопрос был существенен (20—30 лет назад) с точки зрения оценки в коллективе данного человека, что он сделал для того, чтобы его заметили коллеги. Вообще говоря, общий настрой давал тогда довольно большие сроки между началом работы и защитой. Распределение чрезвычайно широкое. Есть примеры, когда люди защищались не кончив, или даже не поступая в аспирантуру. Есть, кто и аспирантуру окончил и 20 лет проработал, а всё не защитился. Это превратилось у некоторых — хороших! — людей, как я говорю, в комплекс. Один считают, что мне сейчас поздно, другой — что ему нужно дописать важную деталь в тексте, тогда он будет защищаться. Сейчас задача (последние 5 лет) — ускорить процесс защиты кандидатских и докторских диссертаций, и всё здесь определяется не наличием материала, который надо защищать, а степенью ответственности подхода самих аспирантов, сотрудников и руководителей к этому вопросу. Т. к. теперь не только финансовое положение данного человека, но и государственная поддержка института зависят от того, насколько быстро защищаются люди в нём. Общая заинтересованность сейчас есть, и лимитирующим фактором являются всякие дополнительные обстоятельства, которые замедляют процесс защиты. Политика — защищаться как можно скорее, с сохранением уровня критериев, не слабые работы, не бесполезный, а выкладывающийся человек. Но надо сказать, что ещё вредным моментом является то, что добавка в зарплату от защиты (оплата за степень) — она чрезвычайно маленькая. Мы её удвоили, и, тем не менее, это маленькая доля зарплаты. Здесь больше моральная ответственность научных сотрудников и руководителей, чтобы делали работы и защищали их как можно быстрее — в этом заинтересованность института. Раньше это было менее остро. Сегодня это стало острым.
Ещё один стимулирующий хорошо работать момент для молодых — это поездки на профильные конференции и школы за границу: все победители ежегодных конкурсов среди молодых научных сотрудников во многих номинациях и, по специализации, посылаются на такие мероприятия. Так что занять в нашем конкурсе одно из 3-х первых мест — это, как правило, не только премии, но и поездки для участия в какой-то конференции или школе. Есть другой вид поездок — для участия в экспериментах. Это зависит от конкретной группы. Если в данной группе идёт сотрудничество (или начинается), то появляется большая вероятность.
Вопрос студентов: Участвует ли в настоящее время ИЯФ в программах, связанных со здоровьем человека. Скажем, раковые заболевания.
Ответ Скринского: А этому я думаю рационально посвятить целый рассказ. Есть несколько направлений. Часть из них уже сегодня даёт отдачу для здравоохранения.
Первое — стерилизация одноразового медицинского инструмента. Заводы, которые это производят, оснащены нашими ускорителями.
Есть другое применение — очистка сточных вод (трудноочистимых) с помощью электронных ускорителей. Такая задача, например, была решена в Воронеже. Завод синтетического каучука до 1965 (кажется) года использовал некаль (поверхностно-активное вещество, очень хорошее для технологии, но чрезвычайно ядовитое), который уничтожал водоросли в биологических очистных сооружениях. Поэтому его закачивали в землю, и в результате образовалась линза d~30 км под Воронежем с 1000-кратным превышением по ПДК. Водозабор ушёл на десятки километров от Воронежа. Наши ускорители использовались там с 1985 года. На площадке завода рядом с очистными сооружениями сделали скважину, оттуда выкачивали воду, она после барбатирования образовывала слой пены толщиной до 1 м. Всё это пропускалось под ускорителями. Оно осаживалось и шло на очистные сооружения, уже не убивая водоросли и подвергаясь очистке. Теперь задаче очистки подземного горизонта, в первом приближении, решена.
Использование современных детекторов позволяет на 2 порядка снизить дозу излучения при рентгеноскопии. Сейчас завод в Орле выпускает такую аппаратуру, и БЭМЗ начинает; они также производятся в Китае. Всего сейчас эксплуатируются более 100 таких установок нашей разработки.
Ситуация с лечением раковых заболеваний сложная. Работающих в медицине установок ещё нет, но наработки, которые, по-видимому, пойдут, уже есть, и развитие продолжается. Но пока хвалиться рано.
Я хочу ещё раз сказать, что 90% контрактов ИЯФ — это не изготовление по готовым чертежам, а участие в научных проектах, которые находятся не на территории России, а в других странах, где есть на это финансирование. И мы выполняем концептуальную разработку, чертежи, запуск и последующее совместное использование разработанного в ИЯФ за рубежом.
Желающих уехать из ИЯФ в зарубежные центры, которые усиленно зазывают, мы удержать не можем, повышая зарплату настолько, чтобы она перебивала бы ту, что они получат в Штатах.
Наша задача: Дать возможность высококлассным специалистам, кто хочет у нас жить и работать, иметь оплату труда, которая даёт возможность жить и работать, обеспечить молодым семьям жильё — скромное, но хоть как-то удовлетворяющее условиям жизни с последующим улучшением. Дать возможность всем высококлассным специалистам вести усовершенствование наших комплексов, и вести эксперименты, интересные для мирового сообщества. Создавать в ИЯФ скромные по масштабам, но высшие по возможностям новые экспериментальные комплексы (как ВЭПП-5).
Приток сильной молодёжи к нам — вопрос № 1. Всегда об этом заботились, но в этом году мы, по-видимому, в состоянии существенно улучшить материальное положение ведущих сотрудников всех возрастов из-за увеличения заработков. В этом году мы доведём, надеюсь, наши суммарные «заработки» до 15 млн долларов (в разных валютах). Для такого коллектива как ИЯФ — это мало, но всё равно, это не так мало.
Существует ряд пунктов принятых, и которые мы собираемся принять. С 1 марта 2001 года студенты, обучающиеся на кафедрах ИЯФ, получают в месяц (дополнительно к своей стипендии):
на 3 курсе 500 руб.;
на 4 курсе — не ниже 1200 руб.;
в магистратуре — не ниже 1400 руб.
У аспирантов дополнительные выплаты ещё выше; кроме того, наиболее «высоко-полезные и высоко-классные» из них могут получать т. н. ИЯФовские гранты размером до 3000 руб. в месяц — как и другие научные и инженерные сотрудники (но это, конечно, далеко не все).
(По студентам 1 и 2 курса мы пока решения не нашли — мешают «политические проблемы»).
Вопросы студентов:

— Как работает кафедра теоретической физики? Какие перспективы её развития и основные направления работы?
Это физика элементарных частиц, немного ядерная физика. Также развивается статистическая физика и теория квантового хаоса.
— Когда будет построен инжекционный комплекс? И есть ли его аналоги в мире?
Инжекционный комплекс — это просто часть проекта ВЭПП-5. Сам проект ВЭПП-5, как я уже говорил, должен обеспечивать уникальные экспериментальные возможности. А инжекционный комплекс сам по себе несколько аналогов в мире уже имеет. По-стадийный, по мере готовности, запуск комплекса уже начался. На будущий год мы должны, в основном, его закончить, и далее вывести на проектные параметры.
— Сколько физиков-теоретиков выпускает ИЯФ?
Вообще, физики-теоретики «прорастают через асфальт», то-есть их нужно не так уж много, буквально единицы. Остаться в Институте могут только те выпускники кафедры теоретической физики, которые действительно могут сделать в этой сфере что-то очень существенное. Но я против противопоставления «теоретики (сильные) — экспериментаторы (слабые)». Опыт (и мировой, и институтский) говорит о том, что в фундаментальной науке (такой, как физика элементарных частиц) должны работать сильные и любящие эту сферу человеческой цивилизации люди — и теоретики, и экспериментаторы.
— Сколько сотрудников работает в ИЯФ?
Всего сотрудников около 2800. Суммарное количество научных сотрудников и инженеров-разработчиков около 600 человек, с кандидатской степенью — 200, с докторской около 80 человек.
— Какова вероятность после обучения остаться работать в институте?
Единственный критерий — обоюдное желание человека и лаборатории о дальнейшем сотрудничестве, других преград быть не должно.
— Возможно ли открытие 5-го типа взаимодействий?
Пока оснований для этого нет. Но, конечно, исключать обнаружение чего-то совсем нового невозможно.
— Участвует ли ИЯФ в космических исследованиях?
Нет.
— О чём вы мечтаете?
Чтобы и дальше для нас с вами был предмет для физических обсуждений здесь в Новосибирске.
— Ядерная физика дала ядерную бомбу, ядерный реактор, а у ФЭЧ есть ли такие реальные сферы применения?
Таких нет. Много говорится о создании источника энергии на аннигиляции частиц и античастиц. Но здесь надо говорить не об источнике энергии, а о топливе, для создания которого также требуется энергия. Это как делать порох, но нужно ли это — непонятно. Вот плазменные двигатели — это, как мне кажется, обоснованно и применимо, допустим, для освоения Солнечной системы.
— Расскажите о себе, о своей научной карьере.
Моё первое и единственное место работы — ИЯФ. В 1957 году поступил практикантом в будущий ИЯФ, к А. М. Будкеру. С 1958 года участвовал в проекте ВЭП-1, и далее во всех работах, связанных со встречными пучками, охлаждениями и т. д.. Кончил МГУ в 1959 году. В 1961 году стал заместителем начальника сектора (у только что появившегося тогда в ИЯФ В. А. Сидорова) В 1962 приехал в Новосибирск. С 1962 по 1971 был заведующим сектором. В 1968 году избран членом-корреспондентом АН СССР, в 1970 году — академиком. С 1977 года, когда умер Андрей Михайлович — директор ИЯФ. Кроме того, с 1988 года меня выбирают академиком-секретарём Отделения ядерной физики АН СССР, теперь РАН.
— Ваше самое значительное достижение в личной жизни?
При ощущении полной провальности работы по встречным пучкам в Москве, я тем не менее поехал сюда работать — со встречными пучками. Многие тогда говорили, что это практически сумасшествие, что так легко продвинуться в Москве, а я еду чёрт знает куда заниматься чёрт знает чем, и непонятно, получится что-то или нет. Это достижение моральное.
Диканский Н. С.
Должен добавить: благодаря энтузиазму нашего директора, ИЯФ держится, в отличие от многих других институтов, которые провалились, то-есть в этом плане активность и то, что ИЯФ вкладывает в Университет, отряжая сюда своих сотрудников, очень важно. Должны появляться новые экспериментаторы, должны приходить молодые физики, и, по-моему, в этом отношении ИЯФ является хорошим примером того, как нынешняя ситуация в экономике не уничтожает школу. Ведь многие школы погибли, многие институты просто «сдались в аренду». И тем не менее в ИЯФ создаются новые установки, развитие идёт. Хотелось бы поблагодарить Александра Николаевича, что он пришёл, нам надо чаще встречаться, есть много тем для таких интересных бесед.